Русский холод суров.
Видишь всполох костров?
Это греются робкие души,
Отморозив ломкие уши.
Из недр своих катастроф
Поднимаются призраки, слушай...

Слушай их перебор, перебранку
Качующих в мире судеб.
Пальцев скрюченную баранку,
Их сухопарые груди
Боятся грубые люди,
Ожидая доброго ранку.

Русский холод суров.
Хрустят вя́занки дров.
Жжётся вдохом мороз.
На деревьях белый нарост.
Индевеют скулы дворов.
Люди поджали хвост.

Выйдь на улицу, человек.
Посмотри, как распят снег.
Упади в него и поешь.
Разотри маслянистую плешь.
Проводи уходящий век.
Наг пред смертию ты и пешь...

Ты роняешь пепел мне на сердце.
Выжженное сердце — не живёт.
Приоткрыта в преисподню дверца
И слова нацелены в живот.

Ты ломаешь сломанное прежде.
Я давно не мальчик, но, шутя,
Фразой затворяешь вежды,
Говоря, что жизнь моя ништяк...

Знала б ты какие слёзы
Ломятся наружу у меня
Винограда тоненькие лозы
Вьются, лепестками семеня.

Я повеса, пьяница, гуляка
Выбираю жизни решето.
И не надо по мне горько плакать.
Я по вашим замечаниям — ништо.

Жизнь движется, не спрашивая нас.
Куда? направо ли? налево?
По-нашему ль? по-щучьему ль веленью?
Молчит на полотне Нерукотворный Спас.

И кажется Вселенной нету дела
До наших человечьих мук.
Как нам до издыханья мух.
Что принесёт с собою новая неделя?

Лишь привкус сострадания к живому
С налётом легкой грусти.
А, в сущности, какие глупости...
Не прыгать нам же сразу в омут?

И делать что? Надеется на милость?
Какой же, право, оптимизм...
Как будто что-то в целом изменилось.
От жизни получаем деспотизм.

Я позабуду всё, что было.
Я позабуду ад и рай.
Одежду белого пошиба
На рынке жизни выбирай.
Сиречь тулупчики из снега,
Сиречь манто из облаков.
А простыни светлее неба,
Как слёзы чистые богов.
Не думай, милый, о печали,
Она исчезнет, как и ты.
Зачем родители зачали
Меня? Не лучше ли киты?
Они живут и не гадают:
За что нам? Кто мы? Почему?
Не ведают морщин с годами
У них ответ: «По кочану»...
Я позабуду, позабуду
Всё, что возможно позабыть.
Я временную амплитуду
Часов возьмусь остановить.
И вот тогда, тогда, наверно,
Я буду счастлив и вели́к.
Какое тёмное инферно
При мысли искажает лик,
Когда я думаю об этом,
Когда мечтаю подобрать
Ключи от управленья Светом,
Как зла познанье и добра...

Стихи даются через боль.
Такой миниатюрный Чернобыль
Внутри себя.
Помогите, ребя...

Скатывается с губ слово,
Как с ветки яблоко наливное.
Ударяется оземь
О жёлтую осень.

Так складывается мозаика букв
И развевается белым клобук
Прекраснейших рифм
На чёрный шрифт.

В грудине рождается зуд.
Стихи на бумагу ждут.
Переползают каплями,
Перелетают цаплями

На снежную фату листа
С скорпулёзной точностью окулиста.
Буква за буквой:
За здравие и за упокой.

Хочется снега. Белого-белого снега
Нежными хлопьями в эхе ноябрьских дней.
Побольше, почаще насыпьте зимнего сена.
Нету напитка морозного вдоха бодрей...

Ничего я не жду, только с неба пороши.
Пусть затянет позёмкой усталую грудь.
Ничего нет на свете чище и проще,
Чем подставить ладошку под снег и согнуть.

Хочется снега. С собачьим восторгом снега.
Пушкинских строк одуряюще русская нега
По жилам струится, рождая тёплую дрожь.
И только не трожь... Душу свою не трожь.

Октябрь, мы с тобою курим:
Ты — туман, а я — табак.
Лист осенний с ветки умер,
Пойдём помяним что ль в кабак.

Октябрь, мы с тобою пили:
Ты — дожди, а я — вино.
Ползут по улицам автомобили,
Чумазые, что бок свиной.

Октябрь, что же? Вот мы плачем:
Ты — по крыше, я — за ней.
Я барабаню тебе пальцем:
Погубит нас зеленей змей.

Октябрь, мы не просыхаем.
Октябрь, мы плывём куда?
К нам применим закон Паскаля?
Наполовину мы — вода...

Октябрь, так темно и грустно.
Я вижу чёрно-белое кино.
И словно древнеримская авгу́ста
Отравленный подносит мне клинок...

Что я смог сохранить? Осколки некогда целого?
Иссеклась та нить, связующая меня полноценного...
Что я смог сберечь? Скрыть от чужого взгляда?
Лишь родную речь и хлебные крохи от глада.

Что я смог удержать? Моменты короткого счастья?
Мои руки дрожат и влажная от слезы сетчатка.
Что я смог спасти? Предметы с налётом времени?
Вот коров пасти предрекли по деревне мне.

Что я смог утаить? От судьбы — надзирателя строгого?
Меня сложно смутить — из памяти блины с творогом.
Что я смог соблюсти? Из обетов мятежной юности?
На какие поделен области по шкале временной протяжённости?

Что я смог не забыть? Не позволить развеять по́ полю?
На воде бежит зыбь и трещины старые по́ полу...
Что я смог? Ничего. Ничего я не сделал путного...
Косяк целует чело: «Ты прости дурака лапотного!».

Как сложно встать. Чего-то съесть...
Как сложно просто в кресло сесть...
Такие лёгкие, казалось, вещи
Звучат зловеще.

Как сложно принимать непрочность мира...
И кажется распутной девой лира...
Знать, помнить неизбежность смерти.
Жизнь диким взглядом смерьте.

Пережить близких, друзей, себя...
И в сердце зубья
Времени вонзаются, мясо рвут...
Я не совру,

Если скажу, что это невыносимо
Стыдно, как поражение при Цусиме.
И да простится мне рваный ритм,
Как прощают дедушке его артрит.

Балансировать нервом на острие ножа,
Падение сторожа.
Лететь с высоты камнем вниз,
Себя казнив.

Возрождаться из мела, извести, из пустоты.
Сомнений, неровностей стезю отпусти.
Прости
Дисбаланс ожиданий. И что по итогу:
Не жди погоду.

За дверью бушует всегда шторм.
Не прячься, как мальчик, за платьем штор.
Возьми палку и выгони страх
На всём протяжении в метрах ста...

Холодный ноябрь пробирает нутро.
Серебристая твердь обжигает ноги.
Чёрные ветви глядят остро́.
Птицы каркают, поджимая погоны.

Бесцветные дни заползают за ворот.
Ещё не старик, но грешу на возраст.
День закольцован свинячим хером.
Ноябрь — хтонь, ноябрь — химера.

Время застыло туманом низким,
Считая секунды хрустом мениска.
Инеют щёки, немеют губы.
Поздняя осень кусает грубо.

Вечера дёготь тянется, вяжет.
Сердце привыкло, не ждёт вояжа.
Темень тоскливая. Воет стужа.
Будни дыхание стиснули туже.

Думать, ребята, так одиноко.
Лето — за счастье, осень — за око.
Весна — отпущенье, зима — за грехи.
Водка — за деньги, боль — за стихи...

Ветер упругий скупые слёзы
Высек ветвями покорной берёзы.
Так наказуют наивность детства,
Так наказуют невинность девства.

Год отмирает пепельным снегом
Истлевших окурков листьев осених.
Тихо мечтаешь о чуде неком
Или подарке спрятанном в сенях.

Ноябрь не милует — месяц лобный
Прошёлся морозцем по раме оконной.
Ноябрь не чует наши молебны,
Катит нахраписто парою конной...

Не пишется, хоть ты тресни...
Какой-то туман в голове.
Умри, а потом воскресни
Стихами, поскольку говел.

Ни образа нет, ни рифмы:
Пустая лежит строка.
Чистая, что Серафимы,
Светлая, что Ока.

Вот отпущу сознанье
Вплавь по вольной волне.
Это дело сазанье
Жить довольным вполне.

Муза плачет у края
В жёлто-осеннем бреду,
Буквы мои ругая:
«Я к тебе не приду».

Не пишется, хоть ты тресни,
В ушах лишь мотив блатной
Какой-то тюремной песни:
«Дядь, не кроши батон...».

Я не могу. — Я еле тлею.
Я не могу. — Я не живу.
Я с каждой новою метелью
Всё пуще расхожусь по шву

Воспоминаний. В самом деле
Им нет конца.
Я в облачённом в саван теле
Узнать пытаюсь мертвеца...

Я не могу. — Без дураков.
Весь сотканный из сожалений.
Снег выпал на Покров.
До психбольницы две сажени...

Я осень постигаю, как озябший ученик.
Тумана взвесь — то небо опадает в землю.
И тополь — мученик
Корявым жестом говорит: «Природе внемлю».

Дождь машет бородой белёсой по грязи́,
Окрашивая в мокрый: дёрн, асфальт и крыши.
Нос погрузи
Во влажность о́сени, и но́ги — в суглинок рыжий.

Так постигая суть простых вещей, сглотни
Прошедший год, как завалявшийся в кармане сахар,
И настроение столкни
С многоэтажки тёплых дней в тональность страха

Предснегового забытья. И в ожидании морозов первых
Познай суровость ноября и жёсткость почвы.
Последние резервы
О́сени, как заблудившиеся письма летней почты

Ещё в пути до адресата неизбежности зимы...
И всё же листопадная пора непостижима для поэта,
И это умирание земли,
Которое становится прологом к снежным пируэтам...

Боль, как пресс,
Выжимает хорошие строки.
Такой выпал крест:
Резаться, как о стебли осоки.

Смотреть в очи
Зве́рям ожившего ада.
Перспектива не очень,
Но надо...

Не жалуйся и не плачь.
Стыдно, сударь.
Когда выйдет палач,
Покажи свою удаль.

Когда стиснет петля
Безоружную шею,
Говори, что не тля,
Не твоё решение.

Донеси в руках
Горящие красным у́гли.
Жизнь — есть крах,
А люди её слуги.

Ткни дрожащий перст
В камеру сердца.
Такой самоарест
Откуда не деться.

Ощути биение крови.
Значит живой.
Тёплый, как молоко коровье.
Отпусти конвой

Капелек боли,
И помни, миленький, помни
Вкус соли
И запах каменоломни...

Август рвёт календарь,
Лето летит в трубу.
А возьми-ка ударь,
С башки выбей дурь.

А возьми-ка ударь
По кумполу, чтоб не видеть
Августа старь.
За очи наказан Овидий.

А возьми-ка сбеги
Куда-нибудь, только не слышать,
Как чавкают сапоги
По лужам протяжно слишком.

А возьми-ка бутыль,
Разбей о нейронные связи.
Всё равно нам в утиль,
В чернозёмные гря́зи...

Деревня, моя деревня — память моя и боль.
Вот я встаю с дивана, на котором мне не сидеть.
Вот я смотрю в стол, на котором была снедь.
Бросаю взгляды на платье, что съела моль,

Хочется крикнуть хватит, но слышу всхлип.
Такой безнадёжный и детский, как Авель тогда уронил...
Мокрые капли на коже так и не высохли:
Так и текут безысходно бывалыми урками...

Вот у меня в руках белый тающий снег
Страшного января, что насыпал у две́ри бед.
Я вижу кристаллики острые в проступающем сне,
Вместо снеговика вылеплю на́ зиму оберег.

Вот доносится запах до носа такой родной,
Его нельзя перепутать. Он — основа основ.
Я вдыхаю его, но встречаю кордон
Прожитых лет облачённых в старинный фасон.

Остаётся лишь запах пыли. Он и есть — тлен.
Обрывки воспоминаний бывшие когда-то чем?
Реальностью? Настоящим? Физическим воплощением стен?
Случайно выхваченной физиономией в толчее?

Тихо ступаешь по пяткам памяти вслед,
На веранде разума спотыкаешься о сломанный велосипед.
«Что тебе, милый, до детских игрушек впрямь?».
«Есть, милый, дело, ты только душу не рань...».

Прости, что я выжил, — а ты стоишь давно не живой...
Просто прости. Ни кого и, ни что в своей жизни я так не любил.
Моё сердце остановилось в ТОТ день, принимая удар ножевой.
Я был мёртв, отчего-то умея ходить-говорить. Не блюли

Другие совсем траура, лишь мои очи до сих пор черны́,
А душа — пепел. Уверен у тебя тоже своя душа есть.
Как иначе мы станем в вечности? Там стены не будут испорчены,
Ты — светел. А сторон света там будет все шесть.

Четырнадцать долгих лет я не знал и не знаю зачем мне жить.
Как четырнадцать выстрелов впечатанных в печень, в почки и под язык.
Хочу, чтоб услышал, — даже в мыслях я не решался тебе изменить.
И выкупил, выкупал бы тебя, стирая со лба пот вязкий,

Если бы только мог. Моими слезами можно заполнить ров,
Что лежит между мной и тобой, всё глубже входя в землю.
Когда я рядом с тобой, — душу разом подхватывает десяток планеров,
И я как в детстве горячим разбужен вдохом и млею.

Ты — ветхий. Совсем захирел. Внутри гнездовие птиц и мыши...
Видит Бог, я тоже устал так влочить дней пустых вереницу.
Я — выжил. Ты — осыпаешься. Судорогою мне сводит мышцы.
Я знаю, когда-нибудь я приду, горестную переверну страницу...

Хотя... зачем я вру себе? Ничего впереди нас не ждёт лучшего:
Кончина у всех одна. И прости, мой родной, пьющего и пропащего
Меня. Нам бы свидеться ещё раз. Опереться на солнце, на луч его.
Целовать у двери узор. Как в последний час принять плачь его

В исповедовании любви. Я родился тут и я вырос тут,
И даст Бог, я тут и умру. На ступеньках крыльца некрашенного
Под шумление тополей всё же, Господи, меня в рытвину
Не сейчас, если воля на то...
Вот и по сердцу.
Вот и по нашему.
Хоть, конечно, и баловство.

Я эту зиму как-то странно жил.
То ли во сне, то ли в делирийном бреду:
Вставал. Курил. На кухне точил ножи
На льдистый снег. И далее делил плиту
Надгробную на от и до. Цифирь
Последнюю менял, гадая дату... свою.
Робел, ребята, раб Божий — я Псалтырь
Читал. Особо кафизму поминальную. Свечу
Мне заменила сигарета, как символ
Бычкованья бытия, и ибо бесполезно быковать
На жизнь. Меня живая безысходность — косила.
Не хотелось умирать, и в той же мере бы в кровать,
И до тепла, до белого цветения жасмина...
Мороз потрескивал, ломя грудную клеть,
И, право, я не знал, где стуже мнилось:
Под рёбрами ль, на улице ль? А мог ли околеть?
Снег падал подле дома, запада́л, дубел.
А ровно в феврале снег взял — и сдох,
Точнее уже сыпал мёртвый, был «убе-
Лён» от месяца руки и в лёд засох...
Я — еретик, — язычник, верящий приметам,
Предчувствовал недоброе, казалось: только выйдь
За дверь, — рассеяшься крупой в три метра...

Сгусток боли — не манная каша,
Не комочек на самом дне;
Не листочек забытый в кармане,
Не пятно на исподнем белье.

Сгусток боли, сосущий душу
Преданнее телка;
Крови красной венозной ждущий
С жаждою истопника.

Сгусток боли — плевочик жизни
Оставленный просто так;
Незаметный на фоне Отчизны,
Сирый, нелепый простак.

Сгусток боли, как треск осенний
Инквизиторовских костров,
В полумраке рисуются тени
Случившихся катастроф.

Сгусток боли, как влажность эфирная
Липкой кашлюющей души.
Затвердела нежность зефирная,
Заржавели от рая ключи...

Сгусток боли — венок возложенный
Ни за что на чело.
В картах злой выпал суженый,
Знать, позолочено.

Сгусток боли — печать неуютности,
Как гнилой поцелуй упыря.
О короткая участь юности,
Участь мыльного пузыря.

Сгусток боли — печаль вселенская
Прошлым стягивает петлю.
Ойкумены кольцо василевсово
Уменьшалося на лету.

Сгусток боли — вулкан негаснущий
В горловине осипшей души,
Как кошмар, в неге снящийся:
«Светлый день, поспеши!».

Тот январь был чёрен и чёрен год.
Свежий снег насмехался своей белизной,
Что слюной захлебнулся бы сам Фагот.
Впереди были слёзы и горький зной,
Впереди плыло эхо сплошных потерь,
Смятой жизни
Легко,
Как утром постель.

Безысходность дышала надменно и холодно.
А ты спрашивал: ну куда же ещё больней?
Господи, достигнуть како́го дна
Горе может в распадине русских полей?
Так хотелось просто вернуться в свой дом,
И не думать, что будет после и было до...

Трупный привкус подслащивал кофе, чай.
Потихоньку врастая в нутро души.
Догорала из детства вылепленная свеча.
Всё чадила да фыркала, мол, потуши...
Но в груди было воздуха совсем чуть-чуть,
А сила была — эфимерна, — как племя чудь.

Обнимала саднящая нос тоска,
Гладила по щекам, колыбельную пела.
Голос её скрипел, как корабля оснаст/ка
Плачет под ветром, ныряя в пену.
И казалось, что солнце забыло быть, —
Лишь бурое небо и в море зыбь...





9 апреля 2023

Февраль, уйди! Не мучь меня! Не мучь!
Я больше не могу — мне душно! Душно!
Как вязок день, как талый снег тягуч,
Как небо низко — серая подушка.

Ты будто принял все грехи зимы
Накопленные в праздники былые.
Вот бьёмся рыбою об лёд и мы
В февральской повседневной постной пыли.

Нам снятся липкие простуженные сны.
В них мы больны беспомощны и зыбки.
Язык немеет и кровят края десны,
Зуб выпадет, знать, это к смерти близких.

Февраль, пусти! Пусти в себя весну!
Восстань, восстань! От прежнего запоя!
Осталось нам последнюю версту
Доковылять заснеженного поля.



3 марта 2023

Пей, милый, пей!
Прими на сердце елей.
Войди в страну, где теплей,

Где смерти, кажется, нет,
Где солнцем написан сонет,
Что смерти, кажется, нет!

Дай закурю любовь,
От дыма прищурю бровь,
Любовь, что вещал богослов —

Василий, Григорий — не суть.
В душе вдруг исчезла жуть,
И плоть престали тянуть:

Страдание, горе, боль.
Во всех в них случился сбой.
Я будто бы стал собой.

Не пьётся мне за упокой,
А пьётся за всех, кто живой!

Ведь смерть перестала быть!
Нет её! В вечность плыть
Будем ты слышишь, бать?!

Не будем мы все умирать!

...Похмелье, как чёрный вор,
Стянула с добром уговор.
А мной овладела хворь.

Я снова пью за упокой...

9 ноября 2023

Дай на пиво ему, прохожий,
Дай, не видишь, — промята душа!
Не гляди, что при мелочи ожил,
Как гусар на блеск палаша.

Он быть может себе верёвку
Бельевую скрутил в конуре.
Не спеши, а сразу на водку
Сто рублёв в ладонь урони!

Жив покуда он ею единой.
Заедает печаль мужика.
Был он тоже крепким детиной,
Спину гнул продоль позвонка.

Ты идёшь, у тебя работа
И какая ни есть семья.
В голове обывательской слоты:
Дом-еда и секс по средам.

Дай на водку ему, прохожий.
Плюнь, да сядь рядом с ним.
Расскажи, что больше не можешь
Соблюдать свой собачий режим.

Расскажи, что жена дура дурой
Умоляет купить кабана.
Что начальника арматурой
Уработал б, вот только «УКа»...

Он посмотрит живыми глазами
(В городах таких чистых нет).
— Жисть, паскуда, тебя связала,
Обняла за сутулый хребет.

Выпей чарку со мною, братишка,
В мире трезвых ответ не ищи,
Спиртусу не бывает слишком
Для затёртой судьбиной души.

Выпей, вот укуси помидорку,
Да, послушай покась старика,
Я историев помню столько,
Я, брат, давний сиделец «Ика».

...Ох и примется он балагурить
За свою за тяжёлую жизнь.
Сигарету он «Приму» закурит.
Облачками потянутся в синь:

Годы, люди, знакомые лица,
Те, кто живы и те, кто в земле...
Тут в морщину слеза закатится:
«Это сколька в нас, брат, промилле?!».

И душа, как картоха в мундире,
Будет чистой и жаркой внутри.
«Невместимое мы вместили,
Мы, братуха, скорбей вратари!».

...День настанет и вялой селёдкой
Зазовёт к себе на базар.
«Мы вчера пили сладкую водку
И кричали прохожим: "Банзай!"».

Осень 2023

Заверните мне осень в газетный лист
И туда положите картохи с маслом,
Сельдь солёную и бутыль —
Её! — белой сорокаградусной.
Буду я, как на фото: советский горнист.
Кто-то скажет, дескать, колдырь.
О глупец! То по лету идёт помин.
Ветер воет и небо вдовит
Слезой. Скорбь мою ты пойми,
Да не будь ханжой. Участковый на вид
Мне поставит, не в положенном месте
Я пил и курил, и вобще я «хорош»,
Что сидел бы, да друг мой в Минюсте...
Я подам забулдыге медный грош,
Так как сам забулдыга бывалый.
Похмелённое сердце стучит ровней
Скажут в белом вам коновалы.
Засвечу я со злости про меж бровей
Пареньку, что кричал нелестное матом,
И запла́чу досадно поскольку пьян,
Потому что душа в состоянии смятом...
Так и буду бродить, где лист упал,
Где завёрнута осень в кулёк газетный,
Где я загнаный в жёлто-красное гетто...

Осень 2023

Мне каждую ночь снится война.
Я сглатываю комок, пот заливает глаза.
Юго-восточная Украина — русская Савойя.
Я исчезаю в небытие, как династия Ваза...

Крика не слышно, а может порваны связки;
Я прикуриваю фильтр, — горчит затяжка.
Липкое тёплое сочится поверх повязки,
Пить очень хочется, как же, Господи, тяжко!

Земляные разводы саднят по моим щекам;
Я дышу: воздух горяч, он хрустит в зубах.
Эта война — Второй мировой мэшап.
В голове отчего-то оркестром звучит Бах.

А вдруг вот сейчас, в эту минуту, меня убьёт?
Как того, что сзади: лежит он, разинув рот.
Вдруг я сгину, как стёртый «артой» умёт?
Тут команда в спину: «Не тяни резину. Вперёд!».

Я иду осторожно, всматриваюсь в каждый куст.
«Лепесток» под ногою — прощай, голеностоп.
Вдалеке у «опорника» мерещится Урфин Джюс.
«Через три метра "растяжка". Отделение, стоп!».

Сто секунд мужики переводят дух.
Скоро штурм; и мы группируемся в «тройки».
Кровь басами стучит: прямо в ухо — ух!
«Приготовиться всем: работаем по застройке!».

Жить, не касаясь поверхности земли,
Как снег, что растворяется в полёте.
Читать о равновесии у Рохинто́н Мистри́,
Не замечать несовершенство плоти.

Так, балансируя на пальчиках о во́здух,
Небесную свободу обнимать.
Жить по канонам нового извода,
И ветер с полуслова понимать.

Жить, как другие не живут. Пари́ть
Над пропастью ошибок совершённых.
И заключать со звёздами пари
На пару строчек совершенных.

Пархать меж кистью и мольбертом,
Заканчивая крайний штрих,
Быть тем последним миллиметром,
Что замыкает красок стих.

Просто жить. Просто радоваться звездопаду.
Не вздыхать об иной судьбе,
Положить с прибором. Молиться на образа́ с лампадой.
Невезухой одной при усадьбе

Моей личности не считать, говорить проще:
Терпи, ибо всем подыхать.
Молить присно и почитать Бога. Горше
Теперь и во сне подлый тать

Урывает спокойствия крохи. Бросить пить.
Ненадолго. На год. Или два.
Туры в ад окупаются в сроки. Бодро сопеть
На безалкогольное иго для вида.

Понимать тайны мирозданья на практике.
Видеть объём картины.
Нематериальный дозиметр обрести галактики.
Девять обломов — терпимы.

Не задаваться вопросами: кто/что я? зачем?
Ими-то не изменить существования,
Задница в котором ни абстрактная и, ни заячья,
Как темнота у мезонина вещественная.

Просто: видеть, слышать, дышать простотой
Русской народной сказки.
Но паствы Водитель не дозволяет шалости, просит постой,
Уксуса и нагрудной повязки.

Не плакать о прошлом. По возможности. Этого не обещаю.
Время — душит годами...
Полагать пошлым взаимности, когда обнищаю
Телом. С простуженными гландами

Не шутить, с воспалённой душой тоже, — лечить немедленно.
Жизнь — опасная штука.
Шунтирование души возвышает плечи моего домена.
Жаль нет парашюта,

Чтобы спикировать плавно своё окончание жизни.
За неимением гербовой, как говорится...
Сапфировой павой небо и свечение в сини,
Мне имение гробовое с кагором снится...

Надоело всё, надоело.
Стены дома плывут в блевотине
Душных дней.
Поделено, всё поделено.
На судёнышке в мутной болотине
Числа длинней.

Опостылело всё, опаскудело.
Мне бы выпрыгнуть из себя.
И в себя смотреть — дело скучное.
Жалко нету у рифм седла.

Не родное вокруг, а чуждое.
Я и сам у себя чужак.
Тело белое безоружное,
Как легко тебя испужать

Проредили бы тропку узкую
На излёте тоскливого дня.
Ночь покажет нам матерь кузькину.
О несите скорее огня!

Мы запалим денёчки тягучие,
Покроши́м на растопку труху.
Возле старого детского стульчика
Будем нежно молоть чепуху.

И я, кажется, забываюся,
Отдаляюсь от постных дней.
Это вроде бы называется
Отыскать опору на дне.

1

Жизнь собирается в пазл
Из листьев судьбы.
Будто пьяный шлемазл
Усугубил.

Под расстрелом ветров:
Гололёд да потьма.
Револьвер и... готов.
Поломал? Я

Ломал шейку души.
Я поеду лечиться
На острове Кунашир
Параходом «Челюскин».

2

Жизнь сгибается неизящно.
Смятая сигарета
У Изи выглядит слаще.
Сивая оперета
—

Эта юдоль земная.
Смертною древесиной
Она пахнет, зная
Лишь правду силы.

3

Сколько было отважных...
Боялись ли смерти?
Одни совершали хаджи,
Молились в мечети,

Другие брали Иерусалим,
Константинов город;
Кого-то звали Муслим,
А кого-то Пётр.

4

Жизнь — череда трагедий
На подходе к главной.
Маячит «чёрная» где-то
Навроде легавой.

Ты — жалкий пащёнок
Ищешь счастье.
Пей чаще рюмок,
И расщепляйся.

5

Память крутит фильму,
Как мясорубка.
—
Сердце не парафирует.
Сивкой-Буркой

Отстукивает брусчатку груди́:
Это было, милый...
Будь гибче ягуарунди.
Помилуй

Мои желудочки, клапаны́;
Что поделать?
Мы чай не паны́:
Так — мелочь...

6

Жизнь разбирается в хлам
Из слёз и соплей.
Наш извечный харам;
Русский косплей.

Жизнь совещается: чем
Завтра жить?
И о всяцей вещи...
Заворожи́т

Вечер щемящей синью,
Обнимет ум,
Паче всего к унынью
Суммы минут.

7

Жизнь претворяется вновь:
В стебель цветка,
Новый виток — в перегной.
И... на века.

Жизнь — лишь пролог.
Но к чему?
И прав ли пророк?
В корчму

Я пойду выяснять
(Там жизнь!).
У стакана выю склоня,
Тормошить

Чутьё — логике вопреки.
Интуиция — рулит!
Из рюмок встают полки.
Аллилуйя...

Как ты там, моя подружка?
Ты жива? Я тоже жив.
У меня по сердцу стружка
И в душе ножи.

У меня на сердце катышки
И вот-вот дыра...
Помолись у Бога с краешку.
Мне-то — ворота́

Заказаны. Ты — чиста́.
Сколь меж нами
Не сказано? — Тысячи
Губами нежеманными...

У меня на дёснах яблоко
Кислое, как тогда...
Покорми с ладошки зяблика
Или королька.

У меня на скулах капельки,
Это — не вода.
Кто-то аккуратно скальпелем
Срезал провода,

Что меня держали жить.
Бедами обласканный.
Мне у дождика дежурить,
Плакать кляксами...

Знаешь, я пьяный
Такой счастливый, как в раннем детстве.
Ви́на Шампани
Погружают в весеннее равноденствие.

Словно мальчик по солнечному лучу
И по лужам...
А солнце: «Дай пальчики позолочу:
Будешь мне суженым».

Словно ангел перекрестил крыльями
Белоснежными.
И шепчет на ушко прелести словами
Нежными-нежными...

Словно матушка колыбель качает:
«Не плачь, дитятко,
Спи. Пусть приснятся тебе бельчата.
Да приедет тятька».

Словно Боженька поцеловал в макушку,
Одарил рюмочкой.
Ты цедишь райский нектар, смакуешь,
Поводишь ручкой...

Не спрашивай которое число.
Я помню, друг мой, помню: мы не вечны.
Я совершу у жизни воровство,
Друг мой, мы временем из года в год увечны...

Круг времени, что казнь на колесе:
Хрустят ушедших и живущих ныне жизни.
В прифронтовой у знака полосе,
Где ад и рай меж рёбрами дымят в низине...

Не спрашивай которое число.
Отныне и до завтра законы бытия не властны
Вспоротые килем слов.
Наклеим, друг мой, на ладони грусти пластырь,
И растворимся в дымке снов...

1

Мы на сейчас не рады.
А в будущем распяты:
Не на кресте, — в земле.
И о прошедшем плачем,
Об у́мерших, тем паче.
О, если б стон... и возымел...

2

О чём я? И к чему сейчас?
Я всё о клятой безнадёге,
В которой грусть и бездна горя
Смешались, кровушкой сочясь.

Я всё о том, что невозможно.
Но хочется. — Никак нельзя.
И снова та же колея.
И сердце опять заморожено.

3

И самые хорошие стихи
Не разорвут цепочку бед,
Что посланы нам за грехи.
И так черны, как Челубей.

4

Мы ждём какого-то подвоха,
И кисло улыбаясь про себя,
От выдоха до самого до вдоха
Заколотого ныне порося.

Одежды тихой грусти
Нежны́, но ка́пает слеза
И льётся музыка на гуслях,
Меняя очертания села.

Но есть и чёрная печаль, —
Разлучница, — апофеоз потерь, —
Картина маслами: «Причалил
Ко кра́ю и душой вспотел».

5

Надежда, где ты? За которой
Ты прячешься из всех могил?
Услышала ли лязг затвора?
Посмели? Разве? Как смогли?..

Надежда — одежёнка ношенная
Поизносилась, оголяя плоть,
Истлела одна-одинёшенька,
Покинула грудную полость.

6

Мы пьём отчаянно, поём
Надрывно-синее, родное,
У рюмки осушив проём,
Занюхиваем смачно горе.

И всё же, братцы, всё же
Бо́ль не отпускает с алкоголем
И утром голову тревожит,
Острым подрагивая сколом.

7

О, глупое однообразье.
Не спрятаться нельзя, не убежать.
Круговорота прозябанье.
Зачем себя мне убеждать,

Что всё изменится? — Неправда.
О, если б мироздание постичь.
У одного жена непраздна,
Второй, не долго ли? Почил.

И по иному не сменить обоймы,
Которую выстреливает жизнь
По жёлтым, выцветшим обоям.
Вот только бы нам выдержать...

8

Я помню девочка играла.
Смеялась звонко, все дела...
Я не узнал бы... Кралей-
Краля, как ангелочка родила.

Я помню мальчика с гитарой.
Его раскосые глаза. Теперь
Он бродит с мутной тарой
Седой, опухший от потерь.

Я помню, помню, помню...
Тоска пульсирует в висках.
Со вздохом рюмочку помою.
У го́рла
Свисает страх.

И мниться всякое такое,
Что впору в петлю или яд...
Смотрю на отраженье восковое,
Пытаю: это ли ни ад?

9

И время по-живому режет
На коже старости узор,
И слышится по нервам скрежет,
И слышится беззубый ор.

О, дайте срочно алкоголь.
Душа моя, ду́шенька — в крошево.
И рвётся матерный глагол.
И белочка в русском кокошнике...

10

Но тут, хоть плачь, хоть пей,
Стихи твори — пустое.
Не чует время прихотей.
Оно суровое и простое.

И всё же, чисто для проформы,
Скажу: «Всё будет хорошо...».
И, как окурок на платформе,
Сомну и выброшу стишок.

Осень выносит свой суровый приговор
Всему живому.
Застыли слёзы, застыла в горле кровь.
Почуяла наживу

Смерть. Запахло тленьем листьев прелых.
Засмердело мертвецами.
И бродишь в парке, как чумной, как чудо в перьях.
И закат мерцает.

«Мы все покойнички, ты не ступай по нам,
Могилам братским».
«Хоть поклонись отмучившимся листьям, пням.
До пояса по-братски».

В осень всеобъемлющую завершённость чувствуешь,
Что хочется уснуть.
Но ты не спишь, — боишься не проснуться. Чушь.
Забыть и сплюнуть.

Листочки в прах. В чернеющую гать. И в лужи.
А лучше сжечь.
Осенняя развилка между смертию и жизнью уже.
И горче желчь,

Что переваривает листья в собственном и дождевом соку.
Поплачь и помяни
Отбегавшее лето, как доброго коня. Тоску
Рукою помани.

И сердце, словно бы любя слезливость осени,
Подсказывает выход:
Водку белую крестом животворящим осени
И пей на выдох...

Такая маята внутри,
Что жизнь, похоже, маятник.
Ты посмотри,
А у других под кожей памятник.

Я — мельница.
Эмоции — моё зерно.
Мука́ — по-видимому муки.
Не переменится.
Я — мизер, но
Какие крупные у боли руки.

Порою забываешь как дышать.
И словно под водой от гипоксии звуки.
И вместо справочного вкладыша
Вложили внутрь плаксивости и скуки.

Я не умею жить.
Другие как живут — не понимаю.
Всё время на межи:
Зачем я? Кто я? Вспоминаю...

И кажется иным и дела нет
До тех вопросов...
Они доигрывают свой балет
И мелят жизни просо.

А ты сидишь у освежёванной души
И уговариваешь тело: дыши.
Забыл из детства карандаши.
Туда-обратно, свет не туши...

Сентябрь 2024